и зарыдать. Группа смотрела на эту пару, не дыша. Вот Галочка повернулась к Моне, вот — но что это? Галочка делает шаг назад, и падает. Оператор машинально переводит камеру — и видно, как Галочка странно, переворачиваясь в воздухе, летит вниз — в море, поднявшееся почти до трети скалы.
Пал Палыч сложил бумаги в портфель, завернул колпачок на ручке, положил ручку во внутренний карман пиджака, провел расческой по густым еще волосам, проверил, хорошо ли завязаны шнурки на ботинках, надел плащ, заглянул в учительскую, церемонно откланялся, тихо прикрыл за собой дверь и вышел из школы. Вытоптанная десятками пар ног спортивная площадка, сарай со сложенными в нем дровами, дощатая трибуна и ржавый флагшток — вот его новое место работы, Одинцовская поселковая средняя школа. Что ж, подумал он, и в этом есть своя прелесть! Через год уже Кирилл пойдет в первый класс, а там и, глядишь… и тут он похолодел от ужаса, взглянул на часы и побежал к дому. Автобуса ждать было глупо, и он, путаясь ногами в опавшей листве, спешил, срезая путь — домой. Он ушел утром, и оставил Танечку, в ее положении — одну! Как он забыл, что рядом больше нет Инги Львовны, и нет даже беспутного Вовчика, да даже Моны — и той нет. От Моны, впрочем, пришла открытка с видом Домика Чехова, где она сообщала, что у неё все в порядке. Пал Палыч провозился с замком, нервничая — он слышал надрывный плач Кирюши. Вбежал — и встал. Танечка лежала на боку, обхватив живот руками. Кровь впиталась в ковер и почти не была заметна. Пал Палыч бросился к ней, встал на колени, осторожно взял за руку — теплая. Т
— Танечка, лежи. Лежи, моя милая, не двигайся, — и он опрометью бросился на улицу, назад, где на перекрестке стояла старая телефонная будка. На удивление, «Скорая помощь» примчалась практически мгновенно — больница и станция «Скорой» были в поселке. Пал Палыч, открыв врачам дверь, так и остался стоять, прижимая к себе портфель.
— Господи, — прикрикнула не него пожилая фельдшер, — папаша! Что ты столбом стоишь! Иди наверх, ребенок же плачет, иди, не стой здесь!
— Куда можно перенести роженицу, — это кричал ему в спину врач.
— Да куда хотите! — Коломийцев уже входил в детскую, где Кирюша отчаянно рыдал, сидя на полу. Он рос совсем маминым сыном, и не мог и секунды без нее оставаться, из-за этого Танечка не могла его отдать в детский сад, и вообще — куда-то уйти. — Успокойся, малыш, — Пал Палыч поднял Кирюшу, посадил на колени, — все хорошо, все хорошо!
— Деда-а-а, — потянул внук, — я пить хочу! А где мамочка?
— Мамочка сейчас придет, — Пал Палыч поискал глазами бутылочку с морсом.
— Папаша! — крикнули снизу, — документики на супругу где?
Коломийцев встал, чтобы выйти, но истошный крик Кирюши задержал его. В конце концов, пришлось осторожно спускаться, держа мальчика на руках.
Танечки уже не было на полу.
— Что с ней? — Пал Палыч уставился на фельдшера, — она — жива? Скажите хоть слово? Жива?
— Да жива она, что вы всколготились то, у нее шок от падения, и уже открылась … — фельдшер посмотрела на Кирюшу, — придете сейчас в больницу, сами узнаете, — неожиданно зло сказала она, — у него жена на сносях, а он бегает!
— Да не жена это, что вы, в самом деле! Это дочь моя, а это — внук мой, я учитель, что ж вы накинулись на меня, я сам в ужасе! — Пал Палыч принес сумку, в которую Танечка сама уложила вещи для роддома, и документы. Вот, — он протянул все фельдшеру. — Она, покачивая головой, словно не веря Коломийцеву, пошла к выходу.
Коломийцев попытался собраться с духом. В прежние времена Инга Львовна брала на себя командование в трудные минуты, но тут — помочь было некому. Раздираемый желанием немедленно ехать в больницу и необходимостью сидеть с Кирюшей, Коломийцев сел, не снимая плаща, у кухонного стола и смотрел в окно.
— Деда-деда, — канючил внук, — мне обедать нужно, а где мама? Деда, ну где мама, я хочу к маме! — Кирилл опять зашелся слезами, до икоты. — Деда, деда! Он колотил его кулачками по груди, и сердце Пал Палыча разрывалось от любви и жалости. В дверь постучали. Входите, кто там, — крикнул Коломийцев, — да входите же! Вошел молодой человек.
— Простите, — он снял кепку и держал ее в руках, — простите, а Татьяна Коломийцева здесь живет?
— А вы кто ей будете? — Пал Палыч спустил с колен Кирюшу.
— Дядя Лёша! Дядя Лёша приехал! — мальчик побежал к гостю, прыгнул, и повис у него на шее, — деда! Это мой новый папа!
Глава 44
В Судаке все было плохо. Плохо настолько, что и придумать такого было нельзя. В тот момент, когда падала в море Галочка, на море не было даже спасателей, которые обычно дежурят на городском пляже. Все бестолково бегали, кричали, тут, как назло, потемнело, задул сильный, почти штормовой ветер, волны поднимались выше, казалось, они идут уже вертикально, и само море, иссиня-черное, стало враждебным и страшным. Пока бегали в милицию, к спасателям, пока те звонили погранцам, у которых были и катера, и вертолеты, и мощные прожектора, прошло много драгоценного времени. Внезапно пошел дождь, невероятно, как жара сменилась таким пронизывающим холодом, и все кутались — кто в полотенца, кто в плащи для массовки. Никто не хотел расходиться, пока милиция не оттеснила народ от берега, который, уменьшаясь, исчезал под водой, становясь морем. Мону Ли увезли сразу же. Она была в состоянии полного оцепенения, которое не раз наблюдал Пал Палыч, и ничего не говорила, только дрожала и плакала. Уже прибыл из Симферополя следователь, чтобы выяснить, не было ли злого умысла — не столкнула ли Мона Галочку в море? Все были буквально раздавлены случившимся, и никто не видел того, что предшествовало падению Галочки в море.
В номере сидели мрачная Ларочка, Северский, Псоу, Эдик, — почти вся «верхушка» группы.
— Не кажется ли тебе, Вольдемар, — сказал, наконец, Северский, — что количество несчастных случаев вокруг этой Моночки уже превышает все мыслимое и немыслимое? Я бы понял, если бы мы «Вия» экранизировали, или, скажем … «Мастера и Маргариту»… но поиметь такой набор на детской сказке — знаешь, это выше моих сил.
— Что вы предлагаете? — устало спросил Псоу, — нам осталось доснять буквально несколько эпизодов.
— В павильоне. Ты как хочешь, — сказал Северский, — я с этой ведьмой сниматься больше не буду. И я, и я, и я — говорили актеры, вставая.
— А я буду, — сказала Марченко, — если она
